Давайте активнее накидываем жуууткие деревенские истории Темного Властелина!)) В итоге каждый получит по заслугам 
1 лайк
сорри, жутких историй не хочу. мне от них плохо
это понятно что реал забрал), но чем он его приворожил?))
у меня нет вдохновения вот уже 2 месяца. Но я попробую…вроде половину уже написала
2 лайка
Послезавтра начнётся уже последняя неделя по 65 туру короткой прозы. Кто ещё хочет успеть попугать? 
Что-то многие загорелись изначально и потухли(((
1 лайк
Я хочу, только не успеваю еще))) но хочу… а сколько там не хватает?
1 лайк
Минимум ещё 3 участника нужно будет для того, чтобы после закрытия тура было голосование. 
С прозой всегда непросто, почему-то людям она даётся сложнее. 
Прозе просто необходимо много времени. Этот камень преткновения не позволяет плыть.
Коль будет то “Алюр” Шанель,
То можно даже вермишель)
Увы,подисхудал кошель))))
Знать, ни Шанель, ни вермишель(
Жутики – это не моё(
В тему ужастиков (на публикацию есть разрешение)
Добрые дела (страшная сказка)
Нет, господа, приличной девушке нет причин заходить в это убожище — трактир. Так что, не поймите меня превратно… А, да что греха таить? Это все любопытство. Хотелось мне посмотреть, что с ним стало после того, как его с такой помпой закрыли.
Закрыли его формально, но как стояло здание, так до сих пор и стоит. Окна там, конечно, заколочены, и хозяева в бегах, хоть и не было им причин скрываться, но так положено. А в остальном, как подавали коктейль «Золотая рыба-ёрш», так и разносят до сих пор, и пиво-водка в нем смешаны как следует, судя по кондиции оккупантов соседнего стола. Нет, господа, я такие напитки не употребляю… ик! Как вы могли обо мне такое подумать?
И вот, представьте себе этот трактир. Простые деревянные столы, почерневшие и неотскобленные. Сквозь щели заколоченных окон пробиваются полуденные лучи, и не надо здесь дополнительного освещения: даже у бара огонь свечи почти что незаметен. Здесь было бы еще светлее, если бы не дым. Курят все и курят всё – от заморских чудо-корешков до бездум-травы из придорожного оврага. Через полчаса такой ароматерапии забываешь кто ты, и зачем ты здесь, и куда приводит любопытство наивных девушек. Меня, например, оно как-то незаметно привело за столик к трясущемуся пьянчужке, а он уже бормочет какие-то басни.
— Что ж вы, мамзель, — говорит поначалу, — не боитесь этих мест?
— Пускай они меня боятся, — отвечаю, хоть и не очень поняла, о чем он ведет речь.
Он так содрогнулся, что расплескал водку из стакана:
— Трактир этот не зря, знаете, закрывали. Приезжали люди из столицы. Важные господа. Посмотрели, послушали, понюхали и порешили: черный это дом, и на земле стоит черной. Закрыли.
— Некоторые не побоялись сюда прийти, — намекнула я, но он, как будто, не понял.
— Наивные. Бегите, пока не поздно. Все бегите!!! — заорал он вдруг во всю глотку.
Посетители уставились на него во все глаза, и кто-то даже заозирался в поисках двери, но потом за столами грянул хохот.
Новый трактирщик подплыл к нам с подносом и выставил перед ним непочатую бутыль.
— Ты пей-пей, а народ не пугай, — неодобрительно покачал он головой.
— Ты ешь-то ешь, а народ не возьмЕшь, — попытался срифмовать тот, и занялся пробкой.
В ясный день, в полуденном часу ничто не предвещало дальнейших событий. На улице усыпляюще квохтали куры, и одна из них, белоснежная красотка, важно вступила в помещение, хитро поглядывая на посетителей. Завидев ее, трактирщик возопил: «ах ты, нечисть!» и бросился на нее с поварешкой, которой до этого мешал варенье в огромном чане. Курица подскочила аж на метр, и со скоростью ветра понеслась промеж столов. Пока хозяин ее гонял, мой пьянчужка уже покончил с пробкой и с бульканьем наполнил стакан.
— И петухов у них нет, — протянул он задумчиво. — А знаете, почему?
— Потому что от кур им нужен суп и простые яйца, а не золото-серебро скорлупяной пробы.
— Зачем они тогда яйца золотые скупают по пятницам в деревне? Почто садятся в кружок и ложками бьют деревянными — скажите на милость? Нет, сударушка, гонит петух своим криком всякую нежить… Всякую, злобную… злобную… нечисть…
Бормотанье над стаканом стало неразборчивым, и я снова повернулась в зал. Трактирщик уже дал курице по хвосту, и несколько белых перьев гордо торчали на поварешке, повествуя о выигранной битве. Но хозяин не озаботился тем, чтобы их снять, а так и ткнул облепленную поварешку обратно в варенье. Меня передернуло.
— Никогда не буду брать здесь сладкие пироги.
— О! — снова оживился пьяница. — А вы думаете, это варенье они тут варят?..
— Довольно! — я легонько хлопнула ладонью по столу. — Если хотите рассказать сказку о нежити, не говорите намеками и не отбивайте аппетита!
— Сказка о нежити? А верно, давайте, мамзель, я поведаю вам сказку. Слухайте. Во времена не столь давние, на черной земле стоял у дороги черный дом…
Одни уверяли, что жил в этом доме некогда богатый меняла, другие брехали, что хитрый старьевщик, но оба съехали и держат нынче лавки в городе. Дом пустовал очень долгое время. Ну а на пустой дом всегда нечисть когти точит, ей же, нечисти, людское жилье заманчиво…
Шел путник этой дорогой. Устал он и отчаялся: до родных краев еще далеко, а ночевать негде. По пути только дом в развалинах стоит. А что зря стоит? Тоже крыша.
Вышел он из-за поворота, глядь: в старом доме окна светятся! Окна светятся, музыка играет, дверь распахнута, и пьянчуги у входа на лавочках в ряд. Заходи, гость дорогой, коли денюжкой не обижен. Деньги у путника были, он и вошел. Приняли его с распростертыми объятьями, усадили у огня, рюмочку поставили, поросенка зажарили. Хороший вечерок, только неуютно как-то стало. Вроде, огонь и греет, а будто сквознячок по залу гуляет — холодновато.
А выпил рюмку — тут и тепло по жилам разлилось, и спать захотелось. Рухнул на стол, и причудилось ему, будто лежит он в холодной яме и не может пошевелиться. Вокруг стоят гости из трактира, и обсуждают промеж собой что с ним сделать — маску снять или в очаг положить? ЧуднЫми показались ему те слова, и так жутко стало, что кричать хочется. Рот он открыл, а ни звука не произнес…
И тут трактирщик проходит сквозь ряды, остановился над путником и вкрадчиво так:
— А не послать ли нам его своей дорогой? Пускай расскажет о нашем трактире всему человечеству, да приведет к нам побольше роду людского.
— Умный ты, — буркнул один из гостей, но трактирщик такую ему оплеушину отвесил, что тот рухнул как подкошенный.
— Я — хозяин, и я так решил! — объявил он, и сей же час путник проснулся.
Долго ли коротко ли, вернулся он в родные края и думу думает: рассказывать про трактир или нет? Если не рассказать, то неудобно как-то. А ну, вдруг, это не сон, а взаправду было? И принял он соломоново решение: никому не поведал о приключении, кроме своего брата-кузнеца.
А у кузнеца был подмастерье, который крутился рядом, когда путник вел рассказ, и очень эта история запала ему в душу. Слыхал он в детстве о богатствах нежити, да никогда с ней не встречался. И вот однажды послал его кузнец зачем-то в соседний город, и путь подмастерья как раз мимо трактира лежал.
Подошел он к дверям и видит: все в точности, как рассказывал брат кузнеца. Вот только снаружи никого, кто сидел бы на закатном солнышке, зато в зале и смех, и народ, и огонь в очаге. Сел он за стол, а тут и трактирщик с подносом, даже не спрашивая, что посетителю угодно. Поднос поставил, и отойдя, мальчонку-слугу подозвал:
— Иди, — говорит, — на пустырь.
Мальчик кивнул и пошел. А слух у подмастерья был хороший, и он, с видом таким, что до ветру приспичило, кинулся к дверям проследить.
Только мальчишки нигде не обнаружил. Походил по пустырю, что был за домом, и вышел к покосившейся ограде. Смотрит: за оградой поле, а в поле том свежих ям нарыто вплоть до самого леса. Перепрыгнул он на поле и сразу споткнулся. Чуть в яму не полетел, хорошо, попался под руку гранитный камень… На камне том цифра стояла — странная, шестизначная, но подмастерья нашего считать дальше ста никто не обучил.
И вот идет он к лесу мимо ям. Заглянул в одну — пусто. Кинул взгляд в другую и обомлел от страха. Чем дальше идет, тем меньше пустых ям, а в остальных лежат люди. В лохмотьях, изможденные, и не то мертвые, не то спят, но даже не шевелятся. Добрался наконец до леса. Встал на краю и думает:
«Что за наваждение меня сюда понесло?»
Так и не мог вспомнить, зачем к лесу шел. И тут выходит из-за деревьев старушонка, в красном вся, и смеется:
— Что это ты, милок, тут бродишь? Али ты бродяга безденежный?
— В лесу гулял, бабушка, — отвечает подмастерье. — Заблудился, и вышел не знаю куда. А через поле идти боязно. Не знаю, что там за ямы.
— Ой, не ври ты мне, милок, что по лесу ходил. В лесу звери водятся, съели б они тебя. А через поле не зря боишься идти. То не простое поле, горемычная это земля. Чтоб через нее от леса назад пройти и в яму не попасть, заплатить надобно.
— Так в чем же вопрос, бабуль? Деньги у меня есть, немного, правда.
— Э нет, деньги я беру по пятницам, а нонче среда.
— Как же среда, когда вчера воскресенье было!
Рассмеялась старушка, что закаркала сипло.
— Не спорь со мной, милок. Я говорю: среда, значит, среда. А по средам я принимаю маски.
— Какие маски? — не понял подмастерье, а самому жутко стало. Вспомнил рассказ кузнецова брата о том, что тот слыхал, лежа в яме.
— От ведь любопытный черт! Зачем тебе знать какие, покуда не снимут?
— Да что-то неохота отдавать сам не знаю что. А давай, бабуль, мы с тобой в игру сыграем. Если ты выиграешь, отдам тебе маску. А ежели победу я одержу, то забесплатно ты мне проход по полю дашь.
Засмеялась старуха:
— Вот, ведь, поганец – знаешь, чем старую увлечь! Давай. Только смотри, уговор таков: ты должен выиграть три раза подряд. Если выиграешь – можешь ходить по всей этой земле и по лесу, и ни одна душа тебя не тронет. Ну а сыграешь разочек не так — тут уж не обессудь. Съем я тебя.
У подмастерья пот по спине, но виду он не подает.
— Ладно, старая, будь по-твоему. Только уговор держи, во имя всех темных сил.
И достал из кармана три серебряных стопки для водки, и шарик, из осины выточенный. Бабка как серебро увидела, так ее всю, бедную, и затрясло. Но села на траву и ждет что дальше. А подмастерье поставил стопки на пенек и объясняет:
— Буду я шарик катать, а как остановлю — гадай где он. Угадаешь хоть раз — забирай свое, а если все три мимо — выполняй обещанное.
И давай шарик гонять. Был он в той игре первым в краях, да старушка того не ведала. Чудится ей, что шарик вот-вот попадется. Тычет пальцем — ан нет, все мимо! Так разошлась, что не три раза, и не десять сыграли, да только ни разочка она не попала в цель. Хотела она от злости съесть подмастерья, а тот серебряный стаканчик вертит на пальце, да усмехается.
— Ладно, — говорит она. — Твоя взяла. Иди на все четыре стороны, хоть в лес, хоть в трактир, да только научи бабушку сначала, как вершить такие трюки. А то обещание не выполню, и вдобавок клюкой поколочу!
Достала старая из-за пазухи три стакана, и он ее начал учить, секреты показывать. Расстались они друзьями, и вернулся подмастерье в трактир. А там его уже ждут: трактирщик приказы отдает, слуги водку на подносах несут. Сел наш герой за стол, победой гордится, славу пожинает, на лаврах почивает. Все его прославляют-восхищаются, а трактирщик водочку все подливает да подливает.
Зачастил с тех пор подмастерье в трактир. И к водке пристрастился. Много лет прошло, а он сидит здесь в углу, бородой зарос, руки дрожат, и все стакан за стаканом гоняет…
Все тайны нежити узнал: и как «маски снимают» и что с бродягами мимохожими делают, и зачем ямы нужны, и кто в том в трактире гостями сидел. С вурдалаком подружился, с бабкой в наперстки тренируется, и лишь иногда выходит на край леса к колодцу, садится рядом с бубнящим камнем и жалуется на долю свою горькую лягушке, пока золотая рыбка не выплывет, да не погонит прочь.
Но когда пытается людям рассказать все про лес и про трактир – только на смех его и поднимают.
Закончив рассказ на этой минорной ноте, он махом выглотнул стаканчик, привычно положил голову на стол и захрапел. А я подумывала, действительно ли поднять его на смех или принять услышанное за правду? В нечисть я, как порядочная нечисть, верю примерно как люди в инопланетян: может быть, и есть, но – конкуренты по разуму, и вообще неизвестно, чем обернется контакт. Так что, лучше и впрямь не брать в голову бредни алкоголика.
Пока я так размышляла, свеча на барной стойке разгоралась ярче и ярче, как будто того и гляди загнется фитиль. Но не фитиль был тому причиной: за окнами опускалась тьма. Все посетители, как зачарованные, повернулись к щелям, через которые совсем недавно пробивался солнечный свет, да так и застыли, как изваяния. Я тоже застыла… нет, не от страха, не подумайте, просто чтобы не отличаться от других, вот! И вовремя.
Входная дверь раскрылась сама. Черный прямоугольник проема, и две былинки у порога — все, что было видно за ней. Хозяин трактира лениво выбрался из-за стойки и пошел вдоль столов. Время от времени, он наклонялся над гостями с деловитым видом крестьянина, выбирающего какого поросенка забить, и что-то бубнил себе под нос.
Наклонился он и надо мной, поцокал языком, пробормотал:
— Тоща еще.
Обидно. Все у меня в норме. Или все должны быть хряками, как он сам?
В нечисть я все еще не верю. Во что угодно, только не в бабок-ёжек с кощеями. Платит мне проценты один кикимор, но думаю, что он из наших. Правда, с бабкой еще одной знакома — нос крючком, и та еще мозгоедка. Но этак ежели каждую старущенцию ведьмой считать…
Пока я рассуждала, в двери ворвался промозглый ветер. Он кружился по залу, и даже меня пронизывал до печенок. Краем глаза я видела свечу на барной стойке: казалось, что воздушные потоки не достигают ее ровного пламени. Потом ветер улегся, и откуда-то с половиц стал подниматься туман.
Трактирщик счастливо засмеялся и встал в центре зала.
— Неужто, сам Кощей к нам пожаловал?
Облако тумана что-то проворчало и стало собираться в белесую фигуру.
— Просим, просим, — закланялся хозяин.
— Где гости? — грянуло из облака.
— Так нет-с пока, ваше бессмертие. Старых охотники городские серебряными пулями отстреляли, а новых мы еще не сотворили. Но материал собрали, да-с! — и он обвел рукой столы в подтверждение своих слов.
Белая фигура свернулась в смерч. Вихрь покружился и распался, и я увидела перед собой знакомого кикимора. Вот так, думаешь, знаешь кого-то сто лет, а он, выясняется, Кощеем халтурит, людям головы дурит…
Вслед за ним туман собрался в серокожие полутрупы. Серые упыри, по слухам – бывшие бродяги на погосте зарытые. Иногда в лесах собираются, да воют волчьими голосами хором, а рядом коза на задних ногах скачет, передними им на баяне наяривает.
Козы я там не заметила, зато во главе упырей возвышался вурдалачище — косая сажень в плечах, пояс в пистолетах, серокожий, рожей на волка похожий. Этот все зыркал по сторонам. В одной руке колоду карт веером вертит, другой — пшеничный колосок держит, да покусывает стебель как папироску. Вся компания жалась по углам, в тенях, но стоило одному упырю ненароком вылезти к стойке, как от огня свечи он сразу преобразился, и я узнала румяного толстощекого мельника — завсегдатая старого трактира. Ну… признаюсь, я и в те времена сюда изредка наведывалась, и этот тип всегда сидел как раз на этом месте, у стойки. Почему «мельник»? Да потому что у его ног вечно стояли мешки, с которых сыпалась на пол какая-то противная серая мука.
— Ничего, — ворчал тем временем Кощей. — Хоть и постреляли наших гостей, хоть закрыли трактир, да только вот уже в градостроительном ведомстве идут дебаты с требованием вернуть. А пока суд да дело, народ налетел как мухи на варенье. Посмотри на них! — он толкнул ногой шапочно знакомого мне мещанина. — Не по дворцам гуляют, куда вход через вопросы, а сюда прибежали, где водка — дешевка, лишь бы золото по карманам звенело. Давай ужо делить.
— Все уж поделено! — снова согнулся трактирщик. – Тех – в гости, а тех — на вертел.
С меня хватило. Пока посетителей собирали, да сортировали в два ряда, я сделалась невидимкой и заскользила к дверям.
— А тут еще девица в кокошнике сидела! — донесся из-за спины растерянный голос трактирщика.
— Показалось, — буркнул Вурдалак.
Темными полями неслась я к родному болоту. Благо, близко, и все заходить опасаются. Люди делают десятиверстный крюк окольными путями, потому что слава дурная про Топи гуляет. А нежити, буде таковая где есть, с запада мимо Светлого Храма надобно топать; с востока нас княжество Единорога оберегает; с юга Законники плетут законы. А на севере мирное войско царит в Любовном Княжестве, и вот там-то никто кавалерами не обижен! Даже куры. Туда у меня и тайный ход налажен, в два счета можно из дома попасть.
Да по дороге до дому два часа бежать, чтобы лес обогнуть, а напрямую выйдет пятнадцать минут. Так я и дунула через пустырь, ветер обгоняя, чуть о камень не споткнувшись, в яму не навернувшись. Может быть, это и тот был, про который пьянчужка баял, но цифр я там не заметила, только надпись странную: «Здесь покоятся бродяги, которые скончались…» Но отчего скончались бродяги некогда было смотреть.
Вот впереди и опушка. А на опушке — избушка стоит, гостей поджидает, курьими ногами нетерпеливо переступает. Коряга под крышей скрипит на ветру, фонарем покачивает.
— Вижу тебя! — кричит мне вдогонку. — Вижу, бежишь ты, нетерпеливая! Да коли в карманах есть золотишко, давай поиграем об двери в пристеночек!
— Не скрипи! — кричу, и дальше бегу.
Дверь избушки с треском распахнулась, в спину мне ругань понеслась несусветная, и кто-то досадливо сплюнул. Но я была уже далеко.
Лесные тропинки вьются как змеи, ползущие в овраг — я овраги перелетаю. Летучие мыши проносятся мимо, крылами шурша — я их на болота приглашаю мошек ловить. Деревья ветвями дорогу закрывают — я им на бегу песню пою зачарованную, и ветви опускаются.
И вот уже не лес, а поляна в лесу. На поляне той колодец, а у колодца камень в виде головы вырезанный. Завидел он меня, и бубнит:
— Вижу тебя, вижу – что бежишь словно ошпаренная? Да лучше садись к колодцу, отдохни, да водицы испей. А коли деньги есть — кинь в воду монетку на счастье, авось богатство привалит!
— Не бубни! — и даже свой собственный крик на бегу обгоняю.
Прыгнуло из колодца в воздух что-то рыже-золотистое, и заквакала утробно лягушка.
Вот и лес кончается, дальше поле, за полем — храм сияющий. Как до него добегу, там и будет граница моих владений. Вижу только: по дороге к храму старушка идет-ковыляет. Ох и знакомая же походка!
— Здравствуй, бабушка!
— Здравствуй, внученька! Куда ж это ты так торопишься? Али поиграть неохота?
Не играла я с ней никогда, только опытом житейским доводилось делиться. Умелица она с путника копеечку стрясти, чтобы думал он, что отдал сам, по доброму почину. А мне за советы иногда монетку подкидывает, да только когда поговорю с ней по душам часочек-два.
— Некогда мне, бабуля!
— И все-то молодешь пошла торопливая, нетерпеливая, — ворчит она, а сама стаканчик на пальце вертит. Тут меня осенило.
— Постой, — говорю, — что за игра?
— Да вот буду я яйцо гадюки болотной под стаканами катать. Угадаешь под каким, денюжку получишь. А если не угадаешь…
— … То съешь ты меня. Или «маску снимешь». Понятно. Нет, бабуся, я в такие игры не играю!
Доносилось ее мерзкое хихиканье вплоть до храмовых ступеней…
Но вот и княжество любовное, день там стоит ясный, жители — кто на санках с горки катается, кто в баньке парится. Иду мимо расписных изб, дивлюсь про себя: и недели не прошло, а на месте деревеньки город вырос. Терем терема краше, с наличниками резными, да окошками слюдяными, ставенки серебрёные, маковки золочёные. Да не только деревянные, а и каменные дома тут строятся, только поодаль, во посаде во купеческом.
Вот и нужный теремок. Там подружки мои собираются да забавы веселые затевают. То байки попеременно травят, то друга-товарища, из земель заморских-сургутских прибывшего, обряжают в медведя и в салки с ним бегают. А сегодня они гадали на кочетках. Кладут три яичка в ряд и петуха к ним выпускают. Если к золотому пойдет — быть в светлом будущем богатой дворянкой. Если к серебряному — быть замужней. Ну а ежели к простому свернет, то… в общем, опять прииски не достанутся.
А тут я в избу влетаю, дверью хлопаю, сама невидимая. Они вскочили на ноги и озираются: сквозняк ли, али кавалеры пожаловали? Пока шушукались недоуменно, что да как гадали, версии выдвигали, я петуха — цоп, и деру!
Он брыкается, орет-надрывается, еле-еле до трактира дотащила, благо, не становилась мне нечисть на обратном пути.
У трактира упыри уже гостей собрали, да рассортировали, и вели теперь к ямам через пустырь. О моем появлении, небось, стало известно еще когда я была на опушке — так этот полуфабрикат с хвостом кукарекал! Только я вылетела к ямам, вся нечисть на землю враз полегла. Лишь Кощей один дрожит, но на ногах держится.
— Вы ли, — говорит, — княгинюшка?
— Я ли! — отвечаю. — А ты что тут, зараза диетическая, мою дружбу дискредитируешь? Козни строишь, народ похищаешь? Говорят, у тебя тут азартный притон? А я все думаю, почему ты никак за железки те никак не расплатишься? Видно, масть не идет? Короче, путь тебе в болота заказан!
Он и так и сяк выворачивается, а я петуху клюв зажала и подмигиваю, мол, сейчас ка-ак руку отпущу, да ка-ак тут сразу кукарекнет на всю округу! Понял он что некуда деваться, и согласился отпустить гостей по-хорошему. И то лучше, чем клиентов терять, да черному пиару подвергаться.
Тут я клюв петуху отпустила, и кукарекнул во все горло — громко да заливисто. Нечисть где стояла, там в землю и провалилась, а Кощей в туман ушел и пополз к лесу, что-то нашептывая на языке нехорошем.
Едва пропала нежить, народ побрел к трактиру, будто во сне гуляя. Расселись гости за столами, трактирщик вынырнул из угла и встал за стойкой как ни в чем не бывало.
Тут кукарекнул петух второй раз, и тьма рассеялась, снова полдень наступил. Выпустила я пернатого во двор к курам, а он и рад гоголем среди клуш походить, хвостом разноцветным помахать-покрасоваться. И так ему новый гарем понравился, что наотрез отказался возвращаться. Подойдешь к нему, позовешь ласково, а он на кур грустным глазом посмотрит, и они уже спешат заклевывать обидчика.
Но это было после. А сейчас петух пропел в третий раз, и целую серенаду прокукарекал, так, чтобы на весь курятник оптом. Посетители в зале ото сна сразу очнулись, удивленно попереглянулись, да продолжили веселье. Проснулся и пьянчуга. Зал мутным взглядом обвел, глянул на дно стакана и пробормотал:
— Нежить у нас тут дюже жадная. Только тс-с!
Иногда я в трактир заглядываю, на гостей посматриваю: не взялся ли кощей-кикимор за старое, да жив ли, здравствует ли казанова с гребешком. Мельник за стойкой при моем появлении мешки свои подхватит — и деру за дверь! Трактирщик – будто и не знакомы – в другую сторону смотрит, в упор не замечает. Зато пьяница, напротив, из угла подманивает. Но больше к нему не подсаживаюсь, баек не слушаю. Мне и одной пробежки с лихвою хватило!
Разве что с князем пришлось мне потом за кражу петуха объясняться. Вот так-то. Никогда добрые дела не остаются безнаказанными!
=======
Автор Auca. Сказка была написана для одного из туров Литконкурса
5 лайков
Добрый вечер. Подскажите за последний конкурс поэзии получили награду?
Твое эротика?
Получили)
и фэнтези)
Ну и просто жизнь…
1 лайк